«Человек с бульвара Капуцинов», легкая сказка, мюзикл-вестерн Аллы Суриковой по сценарию Эдуарда Акопова. Миронов, Боярский, Табаков, Караченцов, одноглазый Ярмольник и спорящие за приз в номинации «самый неполиткорректный персонаж» Мишулин и Крачковская. Фильм растаскали на цитаты и песенки: «Сэр, это был мой бифштекс!», «Синема, синема, синема, от тебя мы без ума», «Джентльмены, моя лошадь занимала очередь с утра». Легко, может быть, даже легкомысленно приняла публика этот фильм-водораздел, возможно, самую серьезную из несерьезных советских лент.
В 1987 году уже неловко было говорить о добром и большом всерьез. Уже основательно смешали с грязью социализм и коммунизм, подняли на смех идеалы и лозунги, и только в оперетточном стиле водевиля можно было нарисовать боль и ужас сознательно советского человека на краю пропасти кино- и телевизионной вседозволенности. Только так можно было поговорить о шатающейся цензуре, об оплеванных худсоветах, которые свободолюбивые и самолюбивые творцы мечтали отправить на свалку истории. В отказе от привычного большая часть страны и почти вся интеллигенция близоруко видели новую революцию и, наивно восторгаясь блеском и обаянием зарубежья, плевали на свою страну и по-говорухински сокрушались: так жить нельзя.
Все в фильме — от взрослых звезд кордебалета не знающих, откуда берутся дети, до летающих из окон через улицу ковбоев — вынужденно кричит: мы не всерьез, мы понарошку, это сказка и только сказка. О миссии, большой цели, прекрасном мире, где все мы живем по-другому, без пошлости и разврата, может рассуждать только забавный человек в белом шарфе и с условной фамилией Ферст (по-английски «первый»), пускающийся в пляс на лестнице, поющий неизвестно зачем хором с детишками, которые удобно появляются для музыкального номера и также удобно растворяются после него.
Андрей Миронов хороший актер, но и он не может спрятать усмешки, даже ему неловко выговаривать фразы сценария в эпизоде с хозяином бара. «Страна, которая заблудилась», «кровь, порок и алчность», «мы дошли до предела, за которым пропасть и вечный мрак», синематограф поможет нам стать «чище, лучше». Это ведь какие-то заезженные книжные фразы, такие только в 20-е годы с трибуны кричали, или с экранов на фильмах Райзмана. Неудобно, товарищи. И в этом стыдливом смешке, в этой неловкости проглядывает всеобщая неловкость за страну, стыд за прошлое и настоящее, желание зачем-то провалиться сквозь землю, коллективная вина по Арендт — незаконнорожденная вина, впрочем. Эту неловкость за год до этого мы видели в шахназаровском Курьере, когда герой Панкратова-Черного вдруг давится смехом после «а я мечтаю, чтобы коммунизм во всем мире победил». Такие вещи лучше не говорить, а если без них никак, то, пожалуйста, легко, впроброс, будто бы в шутку. Страна ширвиндтов, которые никогда не бывают вполне серьезны.
Но оказывается, что воспитывать можно. Что учеба, пример и воспитание, про которые картавил Ленин с трибуны 3-го съезда комсомола в 20-м году, работают. Конечно, работают, мы сами все видели, если только хотели смотреть и думать. Видели, как вырос народ, как возмужал, как выучился, как выпрямился и встал во весь рост, не принужденный больше сгибать спину и падать ниц в грязь. Видели, как строили светлые города и электростанции, как сообща делали планетарии в деревенских школах, как помогали друг другу, как радостно ходили на субботники, как мечтали, как работали, как любили страну и друг друга. А если не видели сами, то видели этих улыбающихся взрослых, сильных, усталых, по-хорошему гордых: ведь это была щедрая, общая, всемирно-историческая гордость, а не исключительная, личная и местечковая. Вот и ковбои перевоспитались. И хотя фильм смещает акцент с прозаической экономики на возвышенную культуру, все равно мы ясно видим результаты преобразований, которые так легко потом откатывает обратно жадный мистер Секонд, показывая публике увлекательную похабщину. Понятная басня. Прозрачная мораль.
Так начиналась эпоха самоцензуры, эпоха эзопова языка, которая тянется до сих пор, сковывая порывы и мягко за руку уводя от неудобных, немодных тем в сторону современности, модерна и постмодерна. Тосковать или наслаждаться, сомневаться и поднимать на смех все и вся, но только не верить, умоляю вас, не верить! Это же пошло, в конце концов. Где-нибудь в 74-ом можно было чекисту Шилову с экрана сказать слово «марксизм», но теперь-то, товарищи, ну что же вы? Кстати, сегодня, в 2022, фразу Шилова-то, пожалуй, и вовсе не поймут. А то еще и с ротмистром Лемке согласятся. Действительно, что такое «золото партии»? Что это за партия такая и что она сделала для нас за последнее время? И ускользнет от атлантов диагональная телеграмма из завязки: про голод, про хлеб, про Лигу Наций, которая отказала в помощи (что это еще за Лига Наций такая?), про то, зачем этой жадной партии так много золота. Потому что с конца 80-х до 2022 года мистер Секонд хорошо потрудился и основательно отучил нас интересоваться историей своей страны. Да и вообще какой бы то ни было историей.
Но для меня все равно страшнее всего самый последний эпизод фильма, в котором благородный мистер Ферст отказывается от борьбы, отказывается от оружия Черного Джека, который стоит в неуловимо знакомом кожаном пальто и предлагает убить мистера Секонда. «Не надо, Джек!» — говорит наивный джентльмен, «Каждому — свое. Будущее нас рассудит. В дорогу, наш зритель ждет нас.» Эх, Джек, будущее здесь, оно рассудило так, что ты был прав, а мягкотелый идеалист Ферст — нет. Идеалисты вообще никогда не бывают правы, но зато как же они обаятельны, черт побери! Свое чистоплюйство они прикрывают великодушием, свою трусость — мудростью, но как ни сильны и прекрасны их идеи, им никогда не хватает духу довести дело до конца. Белые шарфики, товарищи, до добра не доводят.
Мы мечтали, даже ненадолго смогли, но потом мистер Секонд победил. Пока.